Часть 2. ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

Мой младший горячо любимый брат Лёвка проснулся, как обычно, ночью, в начале второго и попросился на горшок. Мама вынула его из люльки, стоявшей рядом с двуспальной родительской кроватью, и отнесла на кухню. Там посадила его на горшок. Лёвка не капризничал, он не просыпаясь делал своё дело. На кухонном столе стояла керосиновая лампа, с горящим, приспущенным фитилем, слабо освещая пространство вокруг. Я спал на своей солдатской  койке у стены в глубине комнаты, бабушка - недалеко от одного из двух окон, выходивших во двор, а отец - на своём месте возле стены, образующей длинную сторону прямоугольника комнаты. Свет из полуоткрытой кухонной двери узкой полоской едва доставал до Лёвкиной люльки возле родительской кровати. Часы-ходики, висевшие на кухне, показывали один час десять минут наступивших новых суток.  

Вдруг откуда-то снизу из-под земли раздался низкий гул, и всё вокруг затряслось. Казалось, что кто-то огромный глубоко под землёй приставил гигантский отбойный молоток к фундаменту дома и долбит его со всей силы. Начавшуюся тряску можно сравнить с ездой в телеге на железных ободьях, двигающейся по булыжной мостовой. Послышался хруст ломающихся крыши и стен дома, звон разбитых стёкол, стук падающих кирпичей, хруст осыпающейся штукатурки. Керосиновая лампа как сумасшедшая поскакала по кухонному столу, норовя свалиться и устроить пожар. Пристроенная к дому кухня  как-то странно отделилась от стены дома и угрожающе медленно стала накреняться и складываться, как карточный домик.

Отбросив мысль о керосиновой лампе и возможном пожаре, мама подхватила Лёвку с горшка и бросилась к наружной двери. На её счастье накидной крючок от тряски соскочил с петли, и ей не пришлось тратить время на отпирание двери. Ногой она вышибла дверь и выскочила вон наружу. Кухня падала вслед за ней и в любой момент могла похоронить её и сына под собой. Спасение было за большим деревом, росшим в метре от высокого глинобитного забора-дувала. Мама, молодая сильная тридцатилетняя женщина, в три прыжка оказалась за спасительным деревом и ухватилась за него. Ужасающая тряска прекратилась, у ног упали кирпичи и обломки развалившейся кухни. Тучи пыли закрыли луну и звёздное небо непроницаемой завесой. Наступила давящая нервы тишина, а потом разом послышались стоны людей, крики боли и ужаса,  призывы о помощи. Лёвка расширил глаза и произнёс:

- Мама, всё бу-бух.

Это вывело её из оцепенения. Она что есть силы, стараясь заглушить охвативший её ужас, стала звать отца, моля всех святых, чтобы он скорее проснулся.

Но тут вдруг послышался новый, ещё ужасней, гул, и началась новая тряска. На этот раз гигант-разрушитель пожелал иначе доконать спящий город. Казалось, что он схватил в свои беспощадные руки всю площадь, на которой раскинулся несчастный Ашхабад, и стал трясти её со всё нарастающей силой, как громадное сито, из стороны в сторону. От горизонтальной тряски разбитые вертикальными толчками стены домов посыпались вниз. Ничем не удерживаемые тяжёлые крыши падали плашмя, погребая под собой всё живое, что находилось под ними. В несколько минут огромный город, столица самой южной республики Советского Союза, превратился в руины.

Держась одной рукой за ствол дерева, чтобы не свалиться от начавшейся качки, мама, прижимая к себе Лёвку, одним глазом следила за домом, другим – за раскачивающимся дувалом. Дом с нашей стороны стоял, не падал. Зато с другой, где жили Оськины, слышно было, как обрушилась несущая стена и с глухим шумом рухнула, накренившись на бок крыша. Дувал, не удерживаемый ничем, раскачивался из стороны в сторону и на глазах стал кусками разваливаться. Часть забора падала внутрь двора, другая – наружу на тротуар. И только небольшой отрезок высокого глиняного забора длиной не больше трёх метров, стоявший как раз напротив дерева, за которое держалась мама, почему-то не падал. Как заворожённая, смотрела на него она, не в силах пошевелиться, ожидая каждую секунду, что огромной тяжести глиняная плита забора подомнёт их с Лёвкой под себя и раздавит в лепёшку. Но этого не случилось. Провидение спасло их и на этот раз – забор немного покачался и остановился как вкопанный.

Новые клубы пыли взвились вверх, крики ужаса, стоны, призывы о помощи ещё больше усилились. Ашхабад корчился в болевых судорогах, погибал от насильственной смерти, пришедшей к нему невесть откуда.

А в это время в нашем доме… Бабушка проснулась от боли и от испуга. В углу комнаты, где она спала, с потолка посыпалась штукатурка и вывалился кирпич. Всё это произошло в начале первого вертикального толчка. Штукатурка и упавший кирпич не принесли ей особого вреда – кирпич лёг к ней на подушку, только задев голову по касательной. От испуга и боли она громко закричала. Бабушка у меня хоть и маленького росточка, но голос у неё звучный. Отец, разбуженный её криком, вскочил с постели, одним движением достал из-под подушки очки и уже во всеоружии закричал:

- Мама, что случилось?

- Кажется землетрясение, – ответила бабушка, успокоившись немного после того, как услышала его голос.

Нащупав рукой и убедившись, что жены уже нет рядом, отец бросился к своей матери, но второй, на этот раз горизонтальный толчок остановил его. Он быстро склонился над люлькой, чтобы прикрыть собой от падающих кирпичей и кусков штукатурки лежащего в ней малыша, ещё не зная, что там его уже нет. И в этот момент высокая голландская печь отделилась от стены и всей тяжестью рухнула вдоль кровати, с которой он только что встал. Кровать расплющило в лепёшку. Не сомневаюсь, не разбуди его бабушка своим криком, отца живым мы бы не увидели.

Стих второй разрушительный толчок, и до отца стали доходить крики мамы:

- Иосиф, Иосиф, ты живой? Отзовись, что с тобой?

 Отец крикнул,  что он и бабушка живы, выяснил, что малыш сидит на руках у мамы и двинулся в мой угол узнать, что со мной. По пути, на середине комнаты он наткнулся на мою кровать. То ли первым, то ли вторым толчком мою кровать выкинуло из угла, и на то место, где она стояла, обрушился кусок угловой стены и потолка. Выходит, что и я, и отец, и бабушка были на волосок от смерти, но нас, как и маму с Лёвкой, спасло провидение.

Вокруг всё рушилось, грохотало, кричало, стонало, а я безмятежно спал. Отец растормошил меня, я еле раскрыл глаза, огляделся и тут же проснулся.

- Это землетрясение или война? –  почему-то спросил я.

- Землетрясение, сын. Нужно выбираться, – ответил папа.

Он взял меня и бабушку за руки, и мы направились к дверному проёму, ведущему на кухню. Под ногами повсюду валялись кучи кирпича, битое стекло, какие-то наши вещи. От противоположной стены к окну пролегла дорога из равномерно разбросанных книг и обрывков бумаги. Возле окна валялась пустая, разбитая и придавленная кирпичами, этажерка. Раньше она стояла возле моей кровати у противоположной от окна стены. Гигантской силы ударом снизу её и мою кровать выбросило с места. Этажерка, теряя книги, долетела до окна, а моя кровать, более тяжёлая, остановилась на середине комнаты. Мы смотрели на всё это, не в силах до конца осознать происходящее.

Но поражало другое: в этом месиве падающих предметов, обрушающихся стен и потолков, бьющихся стёкол, в этом столпотворении и кошмаре ни я, ни отец, ни бабушка никак не пострадали. Как будто невидимая рука раскрыла над нами волшебный зонтик, отводя от нашей семьи страшную беду, предохраняя от травм, сохраняя всем нам жизнь. Только лишь у бабушки на левой стороне лица ещё долго не сходил синяк от скользящего удара кирпичом.

Кухни не было. На том месте, где она стояла, лежала её крыша. Мы взобрались на неё и, осторожно переступая через валявшиеся вокруг обломки шифера, торчащие доски, по кучам разбросанного кирпича спустились к дереву, где нас ожидала мама. Мы все  были живы и здоровы, и это было главное. Я оглядывался по сторонам, пытаясь понять происходящее. Ещё несколько часов назад я лёг спать, абсолютно не подозревая, что события наступившей ночи перенесут меня в совершенно иной мир, в иную обстановку.

Сверху оседала пыль. Она забивала рот, нос, глаза, от неё некуда было деться. Там где должна быть луна, сиял огромный бело-жёлтый круг в половину неба. В противоположной стороне города поднималось зарево огромного пожара. Это горел стекольный завод. Ещё несколько пожаров меньших размеров полыхали в различных частях города.

Стояла вязкая тишина, сквозь которую пробивались стоны пострадавших и крики уцелевших. Вдруг я уловил знакомое имя.

- Бо… рька… а..., – кричали по очереди его братья и отец.

Он не отзывался. Рядом появилась Борькина мать. Она обрадовалась, увидев нас целыми и невредимыми, и сообщила, что два её старших сына и муж разыскивают в развалинах Борьку, а все соседи собираются вместе на пустыре двора с их стороны. Понурые мы гуськом, обходя препятствия, побрели к людям.

Когда мы подошли, нас уже ожидала радостная весть – нашёлся Борька. А вскоре появился и он сам вместе с братьями и отцом. Мы радостные и счастливые обнялись. Вадька тоже уже был здесь, и теперь мы опять оказались все вместе. Борька, захлёбываясь от восторга и переполнявших его эмоций, стал рассказывать нам свою историю чудесного спасения.

Он спал на огромном старом бабушкином сундуке. Сундук был полупустой, петли от крышки были сорваны, так что крышка сундука лежала сверху, ничем не удерживаемая. Вертикальными толчками крышку сдвинуло с места, и Борька вместе с матрацем оказался внутри сундука. Горизонтальным толчком крышку задвинуло назад, а сверху придавило балкой упавшей крыши дома. Борька безмятежно продолжал спать внутри сундука, ни о чём не подозревая, и проснулся, разбуженный звавшими его голосами.

Взрослые стали раскладывать костёр. Ночи уже были холодные, а одеты мы были в то, в чём выскочили. Отец, конечно, сильно рискуя, опять зашёл в дом и вскоре принёс одеяла и кое-какую одежду. Толчки землетрясения, правда гораздо меньшей силы и со всё увеличивающимися промежутками времени, не прекращались всю ночь. Поэтому находиться рядом с ещё не обрушившимися конструкциями зданий было очень опасно. А тем более заходить внутрь.

Неожиданно появилась Клава Петухова, соседка, жившая на нашей стороне дома. Это была женщина лет тридцати пяти, громкоголосая и уверенная в себе. Работала она продавцом в гастрономе, жила с новым мужем – офицером по имени Петя, сын её учился в ремесленном училище в другом городе. Клава громко плакала, прямо ревела в голос и звала на помощь. Стояла она абсолютно голая, но никто не обращал на это внимания. Сквозь всхлипывания и причитания можно было понять, что после первого толчка она с мужем успела выскочить наружу. Но Петя тут же вернулся назад в дом за одеждой. Уже когда он возвращался с одеждой в руках, случился второй толчок, его засыпало, и он не отзывается на её крики.

Отец с мамой, Борькины родители и кто-то из соседей бросились на выручку. Быстро отыскали Клавиного Петю, голыми руками, пальцами, чем придется, начали освобождать вначале голову от  глины и пыли, а потом и всё остальное. Он был уже полумёртв, но, получив доступ воздуха, быстро ожил. Руки и ноги его были зажаты завалами кирпича и штукатурки, так что сам он себе прийти на помощь не мог. Он бы, безусловно, погиб, если бы не Клава и не помощь соседей.

У Пети оказалась сломанной нога. Его перенесли к нам в лагерь поближе к костру, наложили наскоро шину на ногу, и все облегчённо вздохнули, довольно оглядывая друг друга. И тут Клава как  завизжит:

- Ой, отвернитесь, не смотрите на меня, я голая!  

Все присутствующие, одновременно обернувшись, оторопело уставились на неё, и только тогда увидели – она действительно голая, на ней не было ничего. Она стояла босая, растрёпанная, в чём мать родила и прикрывала руками свои большие груди.

В ответ раздался дружный хохот. Мама протянула ей простыню прикрыться, а Петя вдруг вспомнил, зачем он возвращался в дом. Он разжал руку, что-то до сих пор лихорадочно сжимавшую, и тоже подал Клаве. Это были её рейтузы и лифчик. Новый взрыв хохота раздался над развалинами поверженного города, над пламенем нашего костра, смешиваясь со стонами и криками отчаяния и боли пострадавших ашхабадцев.

Всех детей собрали вместе и поручили пожилым и старикам. Остальные, разбившись на группы по два-три человека, бросились спасать соседей, ориентируясь на голоса. Стонет, зовёт на помощь, кричит, значит жив – его и выкапывают. Нас троих, дрожащих от холода, уложили на чей-то матрац и укрыли каким-то одеялом. Прижавшись друг к другу, мы тут же уснули, совершенно не сознавая, какая страшная беда обошла стороной нас и наших родных. Крышей над головой в эту ночь нам послужил стол, зачем-то поставленный над нами. Лёвка успокоился и уснул у бабушки на руках. Постепенно весь лагерь затих в тревожном ожидании наступающего утра.

Разбудили нас голоса вернувшихся родителей. Они еле держались на ногах от усталости. Серые от пыли и глины, со сбитыми в кровь руками взрослые тихонько делились впечатлениями и новостями. Настроение было подавленное. Как стало ясно, город как таковой исчез, практически не было ни одного сохранившегося целиком здания. Очень много раненых. Погибших значительно больше. Живых почти не осталось. Следует опасаться мародёров, так как в городе слышна была перестрелка. А в районе центрального банка слышны были даже автоматные и пулемётные очереди. Решили быстро собрать в одно место, у кого какие есть, продукты, накормить детей и стариков, а сами идти по месту работы. Первое, что следует сделать – организовать охрану от мародёров и питание, а потом заняться жильём.

Как оказалось позже, многие люди, оставшиеся в живых, примерно так же объединились в группы, и, поддерживая друг друга продуктами, одеждой, заботой и взаимовыручкой, все вместе переживали последствия землетрясения. Этот особый дух открытости и взаимопомощи ещё многие годы отличал настоящих ашхабадцев, прошедших и переживших эти нелёгкие испытания.

Из разговора взрослых я понял, что им удалось спасти в эту ночь многих людей. Как я ругал себя впоследствии, что за многие годы я так и не удосужился заставить мать и отца подробно рассказать об этой ночи! Уже будучи слепым девяностолетним стариком, отец сказал мне:

- Я могу гордиться тем, что мы с мамой в ночь землетрясения выкопали и спасли от смерти пять человек. Значит, жизнь я прожил не зря.

На что я ему ответил, что кроме этого, они с мамой родили, вырастили и воспитали пятерых детей, дав им всем высшее образование. А помимо этого много, так сказать, овеществлённых памятников о себе оставил мой отец за свою долгую жизнь на Туркменской земле в виде общественных и жилых зданий в Ашхабаде, в виде военных городков, пограничных застав и укреплений, построенных от Каспия до Таджикистана. Недаром ему были присвоены звания Заслуженного строителя и Заслуженного Пограничника СССР. Но, видимо спасение пятерых людей в ночь землетрясения, он считал для себя самым важным результатом своей долгой и плодотворной жизни.И всё же одну историю той ночи, услышанную от родителей, я запомнил и расскажу.

По нашей же улице рядом с нашим двором в небольшом доме с двориком и фруктовым садом жила армянская семья. Оттуда были слышны стон и крики о помощи. Родители кинулись туда и обнаружили, что крик раздаётся из-под обрушившейся крыши дома. Они стали разбирать крышу, раскидывать кирпичи и доски, пока не образовался лаз. Когда пролезли в него, оказалось, что между полом и упавшей крышей есть свободное пространство.

Женщина лежала на полу рядом с опрокинутым шкафом, придавившим её ногу, а на шкаф опёрлась балка упавшей крыши. Женщина очень страдала от боли, но просила не трогать её, а спасти дочь, к которой она не успела добежать. Пробравшись ползком в соседнюю комнату, отец обнаружил девочку лет тринадцати, засыпанную кирпичами и глиной Она была жива, но без сознания. Откопав её, родители вытащили девочку через лаз на воздух, где она тут же пришла в себя. Потом с трудом освободив ногу, женщину тоже вытащили наружу.

И тут произошёл очередной небольшой силы толчок затухающего землетрясения. Крыша дома, из-под которой только что вылезли мои родители и женщина с дочкой, просела ещё больше, полностью заполнив свободное пространство между потолком и полом. И спасатели и спасённые чудом остались живы. Но к общей радости примешивались скорбь и горе – погибли муж этой женщины, двое других детей и уже пожилые родители. И так  было повсеместно, редкую семью не постигло горе утраты.

Светало. Я вылез из-под одеяла, огляделся и решил, никого не тревожа, осмотреться вокруг. Наш дом, то есть его лицевая сторона, где жили мы, Клава и ещё несколько семей, остался стоять и зиял провалами оконных и дверных проёмов с обрушенными притолоками. В этой части дома крыша осталась на месте. Та же часть дома, где жили Оськины, была разрушена полностью. Здесь крыша одной стороной лежала на земле, а другой -  опиралась на стену. Это и спасло всю их семью.

Стоящие слева от дома постройки, где жили другие семьи нашего двора, представляли собой груду развалин с кое-где торчащими стенами и свалившимися на бок крышами. Видимо наши соседи по двору, жившие в этих домиках, успели выскочить сразу же после первого удара. Иначе многие из них остались бы под развалинами.

Утренний туман рассеивался, и вот-вот должно было показаться солнце. Возле Оксаниного домика я вдруг увидел Володю, над кем-то склонившегося и совершающего какие-то манипуляции. Я спрятался за дерево и стал наблюдать. На свободном участке среди валяющихся вокруг кирпичей на подстилке лежала Оксана, а Володя делал ей искусственное дыхание. Как выяснилось позднее, они спали вместе, Володя у стены. Бешеная сила первого удара выбросила его к противоположной стене комнаты, а Оксана упала рядом с кроватью, на которую следом обрушился потолок. Володя вытащил жену наружу, она была жива, но без чувств. Всю ночь он бился над ней, стараясь оживить, но безрезультатно. К утру стало понятно, что Оксана мертва.

Первые лучи восходящего солнца осветили их, и я увидел, что Оксана лежит полностью обнажённая. Она была так красива, так совершенна и прекрасна, что поверить в её смерть было невозможно. Я не мог оторвать от неё глаз. Меня охватил озноб, перешедший в бешеную тряску, слёзы залили лицо. Жалость пронизала всё моё тело, лишив возможности даже двинуться с места. Обхватив голову руками, отгородившись от всего мира, я ещё долго сидел за деревом, пока не пришёл в себя. Это была единственная смерть в нашем дворе, где жило порядка тридцати человек.

Однако в других местах арифметика этой страшной ночи, баланс жизни и смерти были не столь позитивны. За нашим забором стоял двухэтажный глинобитный дом, где целым кланом жила большая, человек сорок, персидская семья – они все погибли. Через дорогу от нас в большом доме из сырцового кирпича жило вместе несколько поколений одной азербайджанской семьи. В живых осталась древняя старуха, которая от всего произошедшего сошла с ума. Несколько дней она не отдавала хоронить свою погибшую правнучку, восьмилетнюю девочку, держа её на руках и прижимая к груди. Известно, что школа МВД, где находилось несколько сот курсантов, в эту ночь была полностью разрушена – в живых там не остался никто.

Аэрофотосъемка на следующий день после землетрясения

Погибло много военнослужащих в казармах, больных в больницах, заключённых в тюрьме, рабочих на производствах, работавших в ночную смену, студентов в общежитиях. Общий итог этой страшной жатвы смерти долгие годы скрывался, но, в конце концов, был объявлен – свыше восьмидесяти тысяч человек. Почти три четверти жителей стопятнадцатитысячного города за одну ночь, за несколько минут ушли на тот свет. Наша бабушка, под непрерывными бомбёжками уезжавшая в эвакуацию из Днепропетровска, говорила потом, что такого ужаса и потрясения она не испытывала даже тогда.

Жителям нашего двора, да и всем ашхабадцам, оставшимся в живых, просто повезло, если вообще только можно применить это понятие к данной ситуации. Кто-то наверху оставил всем нам жизнь для выполнения в дальнейшем каждым своего предназначения.

На этом, пожалуй, можно было бы и закончить рассказ о землетрясении, но увиденное мной потом и пропущенное через себя тоже, на мой взгляд, достойно того, чтобы о нём вспомнить и рассказать.

 

Часть 3. ПОСЛЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ

Смерть Оксаны глубоко потрясла меня. В душе поселилась тревога, и я впервые узнал, что такое скорбь. Какая-то зарубка обозначилась в моей душе, после которой восприятие жизни несколько изменилось. Во всяком случае, я более осмысленно стал присматриваться к происходящему вокруг и ощутил в себе искреннее сочувствие горю людей, потерявших своих близких.

Я рассказал об увиденном и пережитом своим друзьям, и мы - трое семилетних пацанов решили попрощаться с Оксаной. Над ней уже хлопотали женщины – обмывали, одевали, а потом, за неимением гроба, завернули в откуда-то взявшийся брезент. А мы стояли поотдаль широко раскрыв глаза, оглушенные этим несчастьем, и не могли произнести ни слова. К полудню появился осунувшийся и сильно постаревший Володя с грузовой машиной, в кузове которой уже лежало несколько трупов, просто сваленных как дрова.

Оказывается, оставшиеся в живых руководители республики и города среди первых мер организовали сбор погибших и их похороны. На окраинах города определили несколько территорий под кладбища, где солдаты вырыли длинные траншеи под братские могилы. Весь способный двигаться грузовой транспорт города был мобилизован для сбора трупов. Жителей оповещали, чтобы погибших выносили и оставляли прямо у дороги – их подберёт похоронная команда. Занимались этим солдаты, их довольно быстро перебросили из непострадавших от землетрясения районов.

Трупов было очень много, нужно было спешить, так как боялись эпидемии, поэтому некогда, да и некому было заниматься опознанием и учётом. Подгоняла и установившаяся тёплая погода. В течение нескольких дней подряд по улицам города ездили машины, подбирая вынесенные на обочину трупы погибших. Я своими глазами видел такие грузовики, останавливавшиеся возле нашего двора в поисках печального груза. Зрелище не для слабонервных.

Оксану провожали всем двором. Её положили отдельно, и Володя сказал, что сам похоронит её на старом городском кладбище. Сделал он это или нет, я так и не знаю.

В первые несколько послеземлетрясенческих дней понятия жизни и смерти как-то размылись, перестали контрастировать между собой. Смерть вплотную вошла в быт оставшихся в живых, перестав вызывать ужас, ведь каждый из них только что сам был на волосок от неё. Общее состояние на тот момент можно охарактеризовать как пришибленность. Пришибленность чувствовалась во всём: мыслях, поведении, действиях. Вопрос - как жить дальше? - стоял перед каждым человеком, независимо от возраста. В одно мгновение потеряны кров, материальные ценности, работа и почти у всех – родные и близкие. Большинству ашхабадцев на тот момент требовалась, прежде всего, психологическая помощь, но где её было взять?  Люди находились в состоянии апатии, безысходности, не зная с чего начинать жить дальше. Надежда была только на помощь государства и на время, которое, как известно, лечит любые раны.

Помощь  пострадавшему   городу   пришла   практически сразу же.  Первыми отреагировали  войска Среднеазиатского   военного   округа.    Уже   утром воинские подразделения, введённые в город, занимались разборкой завалов и спасением  людей. Основной  аэродром  был повреждён, но приём самолётов был организован  на другом, учебном аэродроме.   И уже во второй половине следующего  дня   туда  стали приземляться   самолёты  из  Баку,  Ташкента, Куйбышева,   Самары,   Москвы   с  медикаментами,   продуктами,  одеждой, палатками   и   другой  помощью.    Этими   же  самолётами   эвакуировались раненые, нуждавшиеся в срочных операциях и стационарном лечении.

Выведенная из строя железная дорога тоже была быстро восстановлена, и по ней в Ашхабад стали прибывать материалы, строительная техника, люди – специалисты в самых разных областях.

Всё это я узнал из разговоров своих родителей и взрослых нашего двора, вернувшихся из своих учреждений. Они рассказали, что ночью действительно шайка бандитов, вырвавшаяся из разрушенной тюрьмы и вооружившаяся вплоть до пулемёта из арсенала охраны, сделала попытку напасть на Центральный банк. Здание банка среди очень немногих устояло и не разрушилось. Военная часть, сразу же посланная для охраны банка, оказалась на месте раньше бандитов. Потеряв несколько человек убитыми, банда рассеялась по городу и бросилась грабить магазины. Стали известны  случаи мародёрства. Так что людям следовало подумать и о собственной охране.

В полдень наступившего после землетрясения дня к нашему двору подъехали несколько высших офицеров из министерства, где служили мой отец и большинство наших соседей. Нужно было видеть, в чём были одеты эти начальники – практически, в том, в чём выскочили на улицу. Уверен, в их семьях тоже были несчастья и трагедии, но они не только не подали вида, но вселили в людей уверенность, заверили, что будет очень скоро всё налажено. Они объезжали семьи сотрудников, собирали сведения о живых, раненых, погибших, выясняли, кому нужна первоочередная помощь. Я со своими друзьями крутился возле взрослых и впитывал в себя каждое новое сообщение.

Как выяснилось, на главной площади города, через которую я ходил в школу, организован центральный пункт медицинской помощи. Все медики, кого удалось найти в городе, мобилизованы и направлены туда. В палатках, а то и прямо под открытым небом, они оказывают помощь раненым и пострадавшим. Много позже мне рассказывали, как героически работали врачи и медперсонал. Сотни искалеченных людей со страшными ранами и повреждениями прошли через их руки. В совершенно не приспособленных условиях, без необходимых инструментов и медикаментов, они без отдыха несколько суток подряд оказывали людям помощь. Вся площадь была устлана ранеными и покалеченными. Спустя сутки после землетрясения стали подключаться медики, прибывающие из других городов. На площади были установлены большие палатки-госпитали с хирургическими отделениями и стационарами. Ещё долго поток раненых не убывал, а палатки на площади служили больницей для жителей Ашхабада.

Другие новости, которые сообщило нам начальство, сразу же всех приободрили – нас будут охранять и кормить. Уже сегодня вечером к нам во двор поставят часового с собакой для нашей круглосуточной охраны. А с утра следующего дня будет приезжать машина, дважды в день привозить хлеб и горячее питание по норме с расчётом на каждого едока, включая детей.

На следующий день после землетрясения была организована доставка продуктов пострадавшему городу самолетами и поездами. 

Первая новость очень обрадовала меня и моих друзей. Действительно, вечером появился часовой пограничник с собакой, вооружённый автоматом. А через полчаса мы уже подружились с ним и его четвероногим помощником. Собака, большая немецкая овчарка, подала каждому из нас лапу – поздоровалась, обнюхала, а потом перестала обращать на нас внимание. Этот пост не снимался недели две, пока, видимо, не переловили всех сбежавших бандитов. Уйти им из города было невозможно, так как снаружи город был полностью оцеплен войсками.

Утром следующего дня пришла машина с горячей пищей. Двое солдат выдали каждой семье хлеб и дымящуюся кашу, в полдень привезли жидкую пищу и ещё что-то. Так нас бесплатно кормили две недели, что было уж очень непривычно. Появилась даже шутка, что наконец-то мы стали жить при коммунизме. Военно-полевые кухни были развёрнуты по всему городу. Каждый житель города подключён к спискам своего ведомства, либо к общегородским спискам. Никто не остался обделённым централизованным бесплатным горячим питанием.

Особенно процедура получения пищи нравилась моему брату Лёвке.  Заслышав  сигнал  подъехавшей  машины,  он  кричал  на  весь  двор:

 - Каа... ся,  ка... ся  плиехаля!

Хватал кастрюлю и наперегонки, смешно переваливаясь, бежал к машине. Солдаты его уже знали и от души хохотали над ним. Взрослые демонстративно пропускали его вперёд, а он был очень горд выполнением столь ответственной миссии.

Важнейшей заботой взрослых стало создание хоть какой-то крыши над головой, какого-то жилища. Надежды на быстрое решение этого вопроса государством не было, ведь тогда половина страны ещё находилась в послевоенной разрухе. Поэтому нужно было что-то предпринимать самим и немедленно. Ночи уже стояли холодные, иногда накрапывал дождь, по утрам город накрывало туманом. Кое-кто, имея военный опыт, решил выкопать себе землянку и в ней перезимовать. Другие решили строить себе более основательные жилища-времянки из подручного материала. А некоторым, вроде старой учительницы, Оксаниной мамы, ни то, ни другое было не по силам.

Мой отец предложил строить один дом на всех и взялся за осуществление этого проекта. Было решено строить большое помещение барачного типа с единым входом в середине лицевой части. В качестве столбов-стоек использовали деревья, высокие прямые туи, росшие во дворе ровными рядами с одинаковым расстоянием друг от друга. Нужно было всего лишь соединить их брусьями на высоте крыши, а сверху на брусья настелить доски. Гвозди и часть досок отец привёз с работы, с какого-то загадочного „стройдвора“, а остальное набрали, разбирая развалины нашего старого дома.

К вечеру крыша нашего будущего коллективного жилища была полностью готова и даже имела уклон для стока дождевой воды. Володя откуда-то привёз несколько рулонов наждачной бумаги, которую расстелили поверх досок крыши, а отец привёз рулоны настоящей толи. Так что крыша получилась и утеплённая, и достаточно водонепроницаемая. Затем деревья-стойки связали между собой брусьями по контуру помещения внизу и посередине. На брусья набили доски стен, оставив кое-где проёмы для оконных рам. Целых стёкол, конечно же, нигде не было, и пришлось рамы заполнять кусками битых стёкол. Неэстетично, но дневной свет в барак всё же проникает.

Каждой семье, по числу членов, была выделена площадь, куда внесли кровати и кое-какие вещи. Отделялась семья от семьи условно, доской, поставленной в землю на ребро. Конечно, не очень роскошное жильё, но, во всяком случае, на голову никому не капало, и ветер не поддувал. В дальнейшем наш барак общими усилиями стал трансформироваться и превращаться в более удобное жилище - семья от семьи разгородились самостоятельно, возведя перегородки из различных подручных материалов, стены и перегородки утеплили, чем могли, и даже украсили найденными картинками и плакатами. В это дело свою лепту внесли и мы втроём.

Однажды, исследуя развалины близлежащих домов, мы забрались в полуразрушенный гастрономический магазин. Конечно же, всё, что можно, из него уже было вынесено, но мы обнаружили три рулона упаковочной бумаги. Бумага была белая и плотная. Борькины старшие братья и мы втроём перекатили эти рулоны к нам во двор. Там они были порезаны на листы, и этими листами весь барак был многократно обклеен. Сразу же внутри стало светлее, веселее и даже теплее. Позже к дому подвели электричество, и в каждой коморке повисла электролампочка. Потом каждый сам у себя кирпичами выстелил полы, уложив на них доски и куски фанеры.

С течением времени наш общий дом постепенно освобождался, давая всё больше места оставшимся, но первую зиму нам пришлось встречать всё-таки вместе. Этот дом-барак простоял несколько лет, тем самым подтверждая известное высказывание Леонардо-да-Винчи о том, что нет ничего более постоянного, чем временное сооружение. Во всяком случае, когда мы с бабушкой через два года навестили Оксанину маму, она всё ещё вместе с несколькими другими семьями оставалась там.

Во время строительства нашего экзотического дома произошло событие, о котором я не могу не вспомнить и не рассказать. Событие, которое всех нас и удивило и обрадовало.

У Оськиных была собака по имени Бантик, обыкновенная беспородная дворняжка, но очень разумная, с весёлым дружелюбным нравом. Вечером перед злополучной ночью Бантик как с ума сошёл. Он выл, рычал, хватал всех за штаны и полы платьев и тащил к выходу. Никто ничего не мог понять, думали, разыгрался пёс и балуется. В конце концов, он всем надоел, его заперли в чулане и легли спать. Наутро Бантика не нашли и решили, что он погиб под завалами. Мы очень горевали по нему, потому что он тоже был нашим другом и участвовал во всех наших проделках.

На четвёртый или пятый день после землетрясения отец и несколько взрослых мужчин стали разбирать крышу разрушенного дома. Нужны были доски, фанера, кровля для строящегося барака. Естественно, мы тоже крутились рядом со взрослыми. Опять, в который раз, мы вспоминали нашего Бантика и даже начали его громко звать. Вдруг я услышал тоненькое повизгивание и писк. Никто мне сразу даже не поверил. Но потом из-под развалин послышался явный собачий визг.

Все, как один, бросились к этому месту и лихорадочно начали разбрасывать в разные стороны листовое железо, доски, кирпичи, всяческий мусор.… Всем  очень хотелось добраться до Бантика, пробывшего под завалами четверо суток без воды и без пищи. Наконец, проход был сделан и туда спустился Лёнька. Из какой-то щели он вытащил Бантика и вылез наверх. Началось всеобщее ликование, Бантика встречали прямо, как героя-Челюскинца. Всем это подняло настроение, а благодарный Бантик крутил хвостом, блестел счастливыми глазами и облизывал нам физиономии.

Как ни странно, он был абсолютно цел и невредим, на нём не было ни единой царапины, только уж очень хотел пить. Как ему удалось не пораниться и уцелеть, для всех так и осталось загадкой. Позже, из рассказов очевидцев, стали известны многие другие случаи чудесного спасения людей и животных.

Одну из таких историй рассказала моей жене одна пожилая женщина через много лет после землетрясения. Жена тогда была депутатом одного из районных Советов города Ашхабада. Встречаясь с жителями своего участка, она выслушивала их просьбы, поручения и наказы, а затем выносила их на обсуждение в Совете. Это была общественная работа, которую жена выполняла после своей основной работы. Надо знать её добросовестность и отзывчивость. Люди охотно с ней встречались и делились всем наболевшим. Однажды она побывала в доме одинокой пожилой женщины и обратила внимание на её покалеченную руку. Женщина сказала, что это память, оставшаяся от землетрясения, и рассказала историю своего чудесного спасения.

Она была обычной семейной молодой женщиной, имевшей мужа и двоих детей. Во дворе их дома бегала приблудная ничейная собака – беспородная дворняжка. Все её гнали от себя, дети бросали в неё камнями, а эта женщина пожалела собаку, стала её прикармливать. Собака очень привязалась к ней, провожала её на работу, а вечером встречала. Все вокруг успокоились и больше собаку не трогали.

В ночь землетрясения дом был разрушен, и все жители погибли под завалами. Погибла бы и эта женщина, если бы не привязавшаяся к ней собака. Она по щелям под завалившейся крышей дома проползла к тому месту, где лежала придавленная и засыпанная глиной пострадавшая, лапами разгребла землю вокруг её головы и затем стала вылизывать лицо, приводя женщину в чувство. Потом собака выскочила наружу, лаем призвала людей на помощь и указала путь. Вся семья этой женщины погибла, а её раненую отправили в Ташкент. Когда же она вернулась, разыскать собаку ей так и не удалось.

Школы ещё долго не открывались, так что мы, я и два моих друга, были абсолютно свободны. Нашим любимым занятием было взобраться куда-нибудь повыше и оттуда наблюдать за изменениями в городе. Излюбленным наблюдательным пунктом была площадка наверху разрушенного дома, куда мы влезали по упавшей и наклонённой крыше со стороны, где раньше жили Оськины. Открывавшаяся панорама сразу же давала представление о масштабах разрушений. Они были поистине грандиозны. Ничто не мешало нам разглядывать поверженный, лежащий в руинах город. Только единицы зданий торчали в одиночестве, усугубляя тем самым общую картину разрушений.

Прежде всего обращала на себя внимание огромная бахаистская мечеть в центре города на проспекте Сталина. До землетрясения это был очень красивый комплекс с центральным высоким куполообразным зданием с двумя  узкими, торчащими как иглы, высокими минаретами. Весь ансамбль был отделан мозаикой и изразцами. От него веяло настоящим Востоком.

Мечеть бахаистов. В советское время преобразована

в Музей  изобразительных искусств.

Развалины мечети простояли долго и только в начале 60-х  их снесли.

Прекрасный сад, павлины, бассейн с  фонтанчиком за красивой оградой.

Это было самое экзотическое здание в центре города

на месте нынешнего  памятника Махтумкули.

           

Хотя я и был тогда совсем юн, но по-настоящему красивое, видимо, захватывает душу неравнодушного человека в любом возрасте. Я с большим сожалением разглядывал мечеть, сохранившую остов и купол, но потерявшую нарядность и свою восточную загадочность, с обрушенными стенами и разбитой мозаикой, с валяющимися внизу минаретами. Если бы кому-то в голову пришла мысль сохранить память о землетрясении 1948 года в городе Ашхабаде в виде какого-то разрушенного здания, я бы посоветовал оставить эту мечеть в нетронутом виде и показывал бы её туристам всего мира. Показывал бы как символ безжалостного глумления стихийных сил земли над творением рук человеческих.

Разбитая и разрушенная мечеть ещё долго простояла, напоминая людям о трагической ночи, но, в конце концов, её снесли. На её месте соорудили красивую площадь и поставили памятник замечательному туркменскому поэту и мыслителю Махтумкули. По всей видимости, это всё же более правильное решение.

Слева от мечети по проспекту Сталина возвышалось здание ашхабадской электростанции – АшГЭС, там сейчас стоит цирк. Это было высокое железобетонное здание с огромным количеством окон. Внутри были установлены дизельные корабельные двигатели от списанных морских судов, которые исправно снабжали электричеством весь город. Ночью здание АшГЭСа сияло огнями, и его было видно со всех концов города, а шум работающего двигателя в ночной тишине был слышен отовсюду.

На удивление, здание сильно не пострадало, но все окна, конечно, повылетали. Ходили слухи, что дежуривший в ночь землетрясения диспетчер успел отключить электроснабжение города и этим предотвратил массовые пожары от коротких замыканий. Если это так, то имя этого человека должно быть увековечено в истории города. Много лет спустя, в процессе написания этого рассказа, я случайно в интернете обнаружил небольшую статью Владимира Зарембо «В ту ночь, 6 октября», где был сделан обзор тем, которые освещались в первых после землетрясения номерах газеты «Туркменская Искра». Выдержку привожу полностью:

"В ту ночь на ашхабадской электростанции дежурила смена Нургельды Мередова. От сильнейшего толчка в городе моментально погас свет. Четыре мощных двигателя стали работать без нагрузки, без масла и воды. В таком состоянии через пять минут должна была произойти авария. Но паники не возникло. В кромешной темноте, рискуя жизнью, Н.Мередов остановил одну машину за другой. Затем подоспели рабочие М.Новрузов, С.АЧертков, Н.С.Кандауров и вместе с начальником смены остановили остальные агрегаты".

Запас прочности у здания АшГЭСа видимо был достаточно большой, потому что очень скоро электростанция была запущена, и электрический свет появился даже в нашем самодельном жилище.

Ещё левее хорошо просматривался комплекс зданий Ашхабадского текстильного комбината. Комбинат, хотя и пострадал, но не был разрушен и тоже выделялся на фоне городских руин. Особенно была заметна издалека высокая башня с часами. Эта башня в течение многих лет являлась символом, характерной визитной карточкой города Ашхабада. Я хорошо помню серию почтовых марок по теме: „Столицы Советских Социалистических республик“. Туркменская ССР и её столица город Ашхабад были представлены в этой серии как раз башней с часами Ашхабадского текстильного комбината. Построен он был незадолго до землетрясения, а руководил стройкой молодой инженер-строитель по фамилии Гольдин. С его дочерью я учился в одной школе после того, как мужские и женские школы объединили. Так вот Гольдина обвинили в перерасходе цемента и завели на него уголовное дело. Однако после землетрясения стало понятно, что обвинён он незаслуженно, так как его объект выдержал самые тяжёлые испытания. Дело прекратили. Вскоре он  стал одним из известнейших строителей, восстанавливавших Ашхабад.

Эта башня с часами у входа в Ашхабадский текстильный комбинат 
долгие  годы была символом   города.

С нашего наблюдательного пункта были видны также  уцелевший Центральный банк и несколько других зданий, назначение которых мы не знали. Мы сидели на вершине своего полуразрушенного дома и по-взрослому рассуждали о том, почему кое-что уцелело, а всё остальное развалилось. Конечно же эти вопросы волновали и взрослых, разговоры о восстановлении города велись повсеместно. В нашей семье профессиональные разговоры о будущем города, способах строительства, конструктивных особенностях зданий, материалах, технике, специалистах велись постоянно, ведь мой отец был военным строителем, одним из руководителей, принимавших непосредственное участие в восстановлении города. Моя мама прекрасно понимала, о чём идёт речь, так как она работала вместе с отцом ещё в Забайкалье. Я же, естественно, был пассивным участником этих разговоров, но зато потом с видом знатока переносил полученные знания в общество своих друзей.

Итак, стоял первостепенный вопрос, стоит ли вообще восстанавливать разрушенный город на старом месте в зоне повышенной сейсмической активности или же столицу перенести в другое место, а город покинуть. Вопрос был решён однозначно самим Сталиным – город восстановить на старом месте, столицу оставить в Ашхабаде. Все работы осуществлять собственными силами, не допуская в зону бедствия никакой иностранной помощи.

Вождь сказал – страна повиновалась. Осуществить столь грандиозные планы восстановления только силами оставшегося в живых населения, конечно же, было невозможно. Поэтому в Ашхабад из различных мест лишения свободы со всей страны было направлено огромное количество заключённых. За короткое время город покрылся квадратами строек, огороженных колючими заграждениями, с часовыми вышками по углам. Не было ни одного более или менее важного объекта, который бы не построили заключённые. Железнодорожный вокзал, колония для заключённых, городская больница, комплекс зданий Академии Наук, а также медицинского и сельскохозяйственного институтов, Госуниверситет, Совет Министров, ЦК партии, театр Оперы и балета, драмтеатры русский и национальный, гостиницы, школы, жильё – это далеко не полный перечень объектов, возведенных зеками.

ЦК компартии Туркменистана - одно из первых общественно-
административных зданий, выстроенных  после землетрясения.

Всё это было построено не сразу, а в течение многих последующих лет. А тогда, в первые месяцы после землетрясения, когда ещё ничего вокруг не было, кроме развалин, мы, маленькие пацаны, рассуждали на тему восстановления города и, как оказалось, делали довольно правильные выводы. Если, рассуждали мы, эти несколько сохранившихся зданий выдержали удары подземной стихии, то и всё остальное в будущем должно быть построено так же. Саманные же дома, то есть сделанные из необожжённого кирпича – смеси глины с соломой, - строить вообще нельзя.

Такие же мысли, по-видимому, пришли в голову и более ответственным людям, потому что вскоре после землетрясения в истории города началась надолго установившаяся железобетонная эра. Уже когда я стал взрослым, я познакомился с Главным архитектором города Ашхабада по фамилии Ахмедов, большим приверженцем этого строительного материала. Он проработал на этой должности много лет и был очень уважаемым человеком. Его в шутку даже называли Ахмед Бетоныч.

Чисто кирпичные дома в Ашхабаде больше не строили. Строили в основном вначале монолитный железобетонный каркас, и затем стены заполняли кирпичом. Перекрытия же делали деревянными или в редких случаях из монолитного железобетона. И только позже, когда были построены заводы железобетонных конструкций, в строительстве зданий стали использоваться готовые железобетонные плиты для стен и перекрытий.

Туркменский Государственный Университет

Но железобетон, как известно, материал не очень дешевый и требует высокой организации труда. А в тот момент нужно было решать сиюминутные вопросы размещения людей и учреждений. Поэтому вначале повсеместно строились одноэтажные здания барачного типа, а чуть позже - восьмиквартирные жилые двухэтажные дома на деревянном каркасе и с деревянными перекрытиями. Они были рассчитаны на небольшой срок эксплуатации, но многие из них прослужили до наших дней.

Прошло уже несколько месяцев. Ашхабад интенсивно отстраивался и наступил момент, когда люди начали переселяться из времянок в более благоустроенное жильё. Первыми от нас уезжали Оськины. Борькин отец, военный начальник, получил новое назначение, и семья должна была переезжать в другой город. Мы в последний раз собрались вместе, проводили Борьку до машины, обнялись и расстались навсегда. Я увидел сквозь стёкла машины, что Борька плачет. Это был мой первый и настоящий друг, память о котором я с нежностью берегу до сих пор. Машина ушла, и больше я о нём никогда ничего не слышал.

Я обнял Вадьку за плечи, как когда-то меня обнял Борька, и мы вместе пошли на наш наблюдательный пункт переживать расставание. Вадька тоже был хороший мальчишка, но безынициативный. Он был немногословен, сдержан, добр и внимателен. Последнее его качество сослужило ему хорошую службу в жизни – он стал замечательным шахматистом.

Где-то в седьмом или восьмом классе я участвовал в городских соревнованиях по шахматам между школами. Я играл за первой доской и уже имел несколько побед, как вдруг неожиданно встретился за одной доской с Вадиком. Мы с ним давно не виделись, жили в разных районах города, учились в разных школах и очень обрадовались друг другу. Но игра требовала победы от одного из нас. В ходе игры получилось так, что на его стороне оказалось преимущество, и выигрыш был неизбежен. Но он прекращает игру, предлагает мне ничью и сбрасывает фигуры с доски. Ему потом крепко досталось и от товарищей по команде, и от тренера, но он только молча улыбался и пожимал плечами. Он не мог допустить поражения своего друга детства, а как бы я поступил на его месте, я так и не знаю до сих пор. На его долю в дальнейшем хватило ещё много разных побед – он стал, в конце концов, мастером спорта.

Туркменская государственная республиканская библиотека,

Архитектор Ахмедов - проект удостоен государственной премии.

Следующими уезжали из нашего двора мы. Я не помню процесса расставания, переезда, вселения в новое жилище. Тогда меня захватило совсем другое – наконец я увидел своими глазами, что такое „стройдвор“, о котором не раз слышал от своего отца. Оказалось, что этим словом обозначался довольно большой строительно-производственный комплекс, включавший в себя как производственную, так и жилую зону, и принадлежавший пограничному ведомству.

Жилая зона представляла собой большую территорию, окружённую вокруг забором и застроенную внутри одноэтажными бараками. В середине располагался летний, открытого типа кинотеатр, вокруг посажены деревья и в целом, как мне казалось, всё было организовано для жилья очень даже неплохо. Сейчас на этом месте расположен Ашхабадский завод электротехнических изделий, и некоторые постройки тех времён используются и поныне. Это был уже самый конец города, за ним к западу расположен был пустырь, колхозные поля и ещё дальше - колхозный посёлок. Можно было часто видеть, как из посёлка в город и обратно местные крестьяне едут на ишаках и верблюдах, но чаще идут пешком. Забор вокруг жилой  зоны в значительной мере охранял жильцов от нежелательных сторонних посетителей.

Но не житейские удобства волновали меня в тот момент. Мой интерес был прикован к производственной зоне стройдвора, где я увидел и узнал для себя много нового. Рядом с жилой зоной соседствовала территория, где располагался столярный цех. На одной её половине находились пилорама и большой склад брёвен. На другой размещались столярные мастерские, где из распиленных на пилораме досок делали окна, двери, половые доски и даже несложную мебель. Здесь пахло лесом, стружкой, повсюду лежали деревянные заготовки и детали.

К столярному цеху примыкал гараж, где под навесами и просто так под открытым небом стояли грузовые машины. Посреди двора находилась будка диспетчера, откуда просматривалась вся территория. В гараже уже пахло по-другому, и люди здесь выглядели иначе.

Ещё дальше к гаражу примыкала конюшня. Здесь я встретил того самого солдата, который привёз наши вещи с вокзала. В конюшне было много лошадей, стоящих в стойлах, а под навесами повозки и телеги. Здесь были уже совсем другие запахи, характерные для всех конюшен мира – сена, навоза, лошадиного пота.

Но самым моим любимым местом в этом ряду производств стойдвора была кузница, располагавшаяся следом за конюшней. Там было два горна для разогрева металла, две наковальни, пожилой дядька-кузнец, как мне казалось, очень строгий, но добрый и огромный парень-молотобоец. Как зачарованный смотрел я на слаженную работу кузнецов, на то, как разогретый докрасна металл становится постепенно строительной скобой или ободом для телеги.

Завершали ряд производственных объектов стройдвора солдатская казарма и управление пограничной строительной части, где служил мой отец Зампотехом, то есть заместителем командира части по инженерным вопросам или иначе – главным инженером. Эта воинская часть до недавних пор стояла на том же самом месте через дорогу от машиностроительного завода, где через много лет сам я уже буду работать главным инженером. Пока же мне было всего лишь восемь лет, и я получал огромное удовольствие, наблюдая, как трудятся люди, и в результате вокруг происходят всевозможные изменения к лучшему.

Жилая зона заселялась всё новыми людьми. Одновременно строились новые одноэтажные каркасные дома, которые росли прямо на глазах. Я с интересом присматривался к тому, как это делается, и каждый раз отмечал продвижение строителей вперёд. В самом начале они прямо вручную по контуру будущего дома, а также там, где будут находиться внутренние несущие стены, прорывают канавы для ленточного фундамента. Туда укладывают связанный из металлических прутьев каркас, устанавливают по бокам деревянные щиты опалубки и заливают каркас между щитами бетоном – смесью гравия с цементом. Получается железобетонный фундамент, выступающий на полметра из земли. На этом фундаменте из тёсаных брёвен  возводится каркас будущего дома.

Брёвна скрепляются между собой стальными скобами, а вертикальные стойки укрепляются ещё и раскосами – скрещенными накрест досками. Сверху из толстых брусьев устанавливают стропила в виде буквы А с широко раздвинутыми ногами – это будущая крыша. Дальше нашиваются полы, потолки, на крышу крепится шифер, а пустые промежутки стен между брёвнами, раскосами и оконными рамами закладываются кирпичом. Внутри каждой будущей квартиры выкладывается из кирпича печь для топки дровами и углем, и выводится на крышу дымовая труба. Потом всё это штукатурится и белится известью. Всё дом готов.

У каждой квартиры своя отдельная веранда и свой вход с крыльцом. Очень удобно и прочно. Такой дом при землетрясении на фундаменте может трястись и подпрыгивать, но не развалится на мелкие части. Ещё много раз в Ашхабаде случались подземные толчки, но с этими домами ничего не происходило.

Когда мне надоедало смотреть за строителями, я шёл в столярную мастерскую. Надо сказать, что рабочий народ очень быстро узнал, что я сын их начальства, и меня везде беспрепятственно пускали, подшучивали, но в целом относились приветливо. Командовал  в столярке крупный и серьёзный человек по имени Штефан Францевич, но все его звали Степан Фёдорович. У него был сын Ганс, мальчишка моего возраста, и очень больная жена, она не вставала с кровати. Они были из репрессированных поволжских немцев. Мой отец очень уважительно относился к Степану Фёдоровичу и отзывался всегда о нём, как о прекрасном человеке и исключительно квалифицированном специалисте.

Гансик был курносый рыжий мальчишка, с лицом, полностью покрытым веснушками, добрый и очень смышлёный. Я его, конечно же, научил своей любимой песне „Варяг“, но разъяснил, как правильно её надо петь и понимать:

- „Варяг“- это гордый корабль и никому сдаваться он не собирается, никакому врагу.

Обнявшись за плечи, мы ходили с Гансом и горланили полюбившуюся и ему песню.

Как-то мы пришли к Гансу домой. Его мать, прикованная болезнью к постели, долго и пристально разглядывала меня, а потом, что-то   сказав сыну, отвернулась от нас. Я ничего не понял, так как она не знала русского языка и в доме все говорили только по-немецки. Гансик сообщил мне, что я понравился его маме и, как я понял,  это его успокоило.

Стефан Францевич поощрял наш интерес к плотницкому делу, разрешая что-нибудь попилить, построгать рубанком на верстаке, подержать и покрутить в руках инструменты. Однажды я решил самостоятельно сделать ручку для молотка, стальная головка старого молотка была у меня уже в руках. Я взял деревянную заготовку, отпилил ножовкой нужную длину и решил отстрогать её не рубанком, а на строгальном станке – я видел, как это делается. Выглядело всё это очень просто – следовало протащить деревяшку по плоскости станка несколько раз, и вращающийся инструмент снимет с неё нужную стружку.

Вокруг не было ни души, все ушли на перерыв. Я нажал на кнопку,  запустил строгальный станок и только поднёс деревяшку к вращающемуся с бешеной скоростью инструменту, как страшной силы удар в ухо отбросил меня от станка. Это был Степан Фёдорович. Лицо его было мертвенно-бледно, но спокойно.

- Вон из цеха! – тихо произнёс он.

Схватившись за своё распухшее ухо, я пулей вылетел из цеха, ничего не соображая и не понимая, за что же на меня обрушился гнев дяди Степана.

Вечером я рассказал отцу о своём приключении, но он уже всё знал.

- Степан Фёдорович спас тебя, глупыш, от тяжёлой травмы или даже от смерти, – сказал мне отец, – ты ему мог очень сильно навредить в жизни. К станкам подходить тебе ещё рано, сынок.

Оба они дали мне очень наглядный и запомнившийся на всю жизнь урок техники безопасности. В правоте их слов вскоре мне пришлось самому убедиться. В этом же цехе, но на другом станке работница попала рукой под инструмент и получила тяжёлую травму. Я видел, как её окровавленную и кричащую от боли, увозили в больницу.

В диспетчерской гаража, куда я забегал погреться, мне нравился запах бензина и масла, который исходил от механиков и водителей, постоянно заходивших внутрь. Они громко разговаривали, шутя перебранивались и всегда куда-то спешили. Здесь впервые услышал я так называемую ненормативную русскую лексику, а иначе, настоящую матерщину. Я быстро усвоил смысл всех этих выражений и даже попытался среди шоферов щегольнуть своими новыми знаниями. Однако меня быстро одёрнули и сказали, чтобы я никогда не смел в их присутствии материться. Вот те на, им можно, а мне нельзя! Несправедливо.

Моего знакомого солдата на конюшне звали Николай. По утрам он обстоятельно запрягал лошадь в телегу и не спеша ехал исполнять различные поручения. Обычно он работал вместе со строителями жилья – подвозил им материал или вывозил строительный мусор. Нагрузит телегу и везёт мусор куда-нибудь за город. Я подсаживаюсь к нему, и мы ведём разговоры „за жизнь“. На пустых участках дороги он передаёт мне вожжи, плётку, я погоняю лошадей и чувствую себя настоящим ямщиком.

С Николаем судьба свела меня ещё раз много позднее и надолго. На машиностроительном заводе, куда я после продолжительного периода учёбы и странствий приехал и стал работать Главным инженером, он, оказывается, работал очень давно. После демобилизации из армии он женился, остался в Ашхабаде и устроился на работу на завод через дорогу, напротив своего места службы. Николай Иванович все годы проработал заведующим центральным складом. Его обстоятельность и глубокая порядочность очень соответствовали его должности. Трудно было представить кого-нибудь другого на его месте. Встретились мы сердечно, как старинные приятели. Уже при мне заводчане поздравляли Николая Ивановича с шестидесятилетием, но на пенсию его не отпустили.

И всё же, среди всего многообразия производственных впечатлений моего детства, настоящим праздником души было посещение кузницы. Туда я забегал каждый день и по нескольку раз. Посылают ли меня в магазин за хлебом, иду ли я со школы, или просто болтаюсь на пустыре перед стройдвором – обязательно я должен заглянуть в кузницу и убедиться, что там работа как всегда кипит. Вид раскалённого металла меня просто завораживал. Недаром, окончив школу, я пошёл работать в литейный цех, а затем через два года поступил на учёбу в металлургический институт.

Я не помню, как звали кузнеца, в памяти осталось только его строгое лицо, испещрённое глубокими морщинами, жилистые мускулистые руки и рыжие с сединой усы. Встречал он меня приветливо и одной и той же фразой:

- Заходи, Михаил, сейчас чай будем пить.

Эти „Михаил“ и приглашение к чаю звучали как музыка. Чай у него всегда был наготове, всегда хорошо заварен и горячий. Он наливал мне жестяную кружку, подставлял блюдце с колотым сахаром и начинал разговоры, обязательно расспрашивал о школе. Я же просил разрешения покачать немного меха, раздувающие огонь горна.

Я тяну верёвку, прикреплённую к рычагу мехов, с каждым качком в горн поступает новая порция воздуха, угли разгораются, а заготовки, лежащие в углях, на глазах раскаляются добела, становятся податливыми. Кузнец выхватывает бело-красную железяку клещами из горна, кладёт её на наковальню и молотком в другой руке  колотит по  раскалённой заготовке. А между его ударами молотобоец, здоровенный молодой парень по имени Василий, лупит по ней с размаха огромной кувалдой. Заготовка меняет форму и одновременно остывает, обретая малиновый, а затем сизый цвет. Кузнец, разглядывая, вертит её клещами, на время опускает в бак с водой и бросает в угол кузни, в кучу таких же уже готовых деталей. Дело сделано. Быстро и слаженно они перемолачивают все заготовки, лежащие в горне, затем  укладывают туда новую партию разогреваться, а сами опять садятся пить чай.

Однажды так, между прочим, кузнец мне говорит:

- Ты, Михаил, я слышал, начал курить. Не советую. Курить – здоровью вредить. Посмотри на Василия, он не курит и поэтому такой сильный. Курение – это не серьёзное занятие, это глупость и баловство.

Василий – молодой солдат срочной службы из Молдавии сидит рядом, обнажённый по пояс, потный, улыбается и поигрывает буграми-мускулами. Я, конечно, тоже хочу быть таким же сильным и таким же красавцем, как Василий и смущённо обещаю больше не курить.

Не знаю, откуда дядька-кузнец узнал о моих опытах, но я действительно по дороге в школу и обратно под влиянием старших ребят начал приобщаться к курению. Учился я тогда в ашхабадской школе номер два, она и сейчас стоит на том же месте. Сейчас – это большое красивое современное здание, а тогда, вскоре после землетрясения, это был одноэтажный барак с длинным коридором и классами слева и справа.

Заканчивать первый класс я пошёл после большого перерыва в конце весны 1949 года, как только была отстроена новая школа-барак. Некоторые классы ещё учились на улице под открытым небом. В тени деревьев в школьном дворе стояли парты, школьная доска, и в таких условиях шли занятия.

Ходили в школу мы, как правило, целой ватагой. Пересекали по прямой большое поле Ашхабадского ипподрома, потом широкую прямую улицу – проспект Сталина и дальше, через квартал, попадали в школу. Ипподром, через который мы шли, был обнесён высоким глинобитным забором. Сейчас эта территория застроена жилыми домами-хрущёвками, носит название 30-й микрорайон, и ничто не напоминает о былом предназначении этого места. А тогда куски забора были вывалены, и мы беспрепятственно попадали на травяное поле ипподрома. Лошадей здесь уже не было, все конюшни разрушены. О назначении этого места можно было судить по беговым дорожкам, да по полуразрушенным трибунам для зрителей. Здесь мы жгли костры, пекли картошку, рассказывали друг другу всякие небылицы и одновременно приучались к куреву. По вечерам, когда мы собирались у костра, был слышен вой пробравшихся сюда шакалов и даже виден блеск их хищных и голодных глаз.

В тот период я был полностью предоставлен самому себе. Отец много работал, целый день проводил на стройках, появлялся домой поздно вечером в задубевшей от пота и соли военной форме, очень уставший, с потемневшим лицом. Бабушка преподавала в своей женской школе. А мама ждала рождения нового ребёнка, занималась хозяйством, маленьким Лёвкой, и ей было не до меня. В столь благоприятных условиях неограниченной свободы и „благотворного“ влияния окружающей среды я не только научился курить и сквернословить, но и иногда стал прогуливать школу.

Справедливости ради хочу сказать, что от курения я вскоре полностью отказался, а от употребления матерных слов меня отучил всё тот же дядька-кузнец. Он как-то сказал мне, что очень уважает моего отца, грамотного, культурного и воспитанного человека, совершенно не пользующегося грязным лексиконом. Ну а сын у него тоже, наверное, не дурак и не урод. Я согласился. Сын, то есть я, конечно же, умный и нормальный парень.

- Вот и разговаривай на человечьем языке, а не на обезьяньем, – подвёл итог кузнец.

Мой отец Гольдштейн Иосиф Львович

на одной из бесчисленных строек  

послеземлетрясенческого Ашхабада

Я попробовал взглянуть  на себя со стороны глазами взрослого человека и всё понял. Курящий и матерящийся подросток в их глазах выглядит не просто уродом или обезьяной, а каким-то недоделком, выродком. С тех пор у меня выработалась стойкая неприязнь к матерщине, и сквернословить в дальнейшем мне совсем расхотелось.

Считается, что сквернословие больше свойственно рабочей среде, как менее культурной. Со всей ответственностью заявляю, что это не так. Я прошёл путь от рабочего до директора завода и знаю этот вопрос досконально. Я абсолютно уверен, что мат, ненормативная лексика, никакого отношения не имеет ни к сословию, ни к профессии, ни к образованию. Прежде всего, это высокомерное и неуважительное отношение к окружающим и низость натуры матерщинника.

В конце мая у меня появился ещё один брат. Его назвали Владимиром. Каким он был, как рос - я ничего не могу сказать, им всецело занимались взрослые. И только чуть позже, когда он немного подрос, я вдруг обнаружил, что мой младший брат симпатичный и очень смышлёный мальчишка, которого я тоже полюбил всей душой. Но тогда он был ещё совсем мал, а я был полностью поглощён своими собственными пацанячими делами.

На пустыре между стройдвором и ипподромом – потом там многие годы располагалась база Вторчермета – был овраг, рядом с которым проходил водовод городского водопровода. В трубе под землёй образовалась течь, из неё тоненькой струйкой сочилась вода. Старшие ребята расширили отверстие и направили воду в овраг. Вскоре образовалось маленькое озеро, где можно было не только окунаться, но даже плавать. Стояли уже жаркие дни. Ребятня со всей округи собиралась здесь и целыми днями не вылезала из воды.

Я долго не мог решиться войти в эту мутную воду со скользким дном, но однажды меня кто-то столкнул. Я беспорядочно забил по воде руками, ногами, то и дело с головой погружаясь в воду, сердце выпрыгивало из груди. Ощутив вдруг ногами дно, я встал в полный  рост и увидел, что глубина здесь всего лишь мне по пояс. Вокруг стоял бешеный хохот, но мне уже не хотелось ни на кого обижаться, да и вылезать из воды тоже. Глядя на других ребят, я очень скоро научился держаться на воде, нырять и даже плавать. Я не мог дождаться, когда же этим летом попаду в пионерлагерь, где есть отличный плавательный бассейн и можно будет свои плавательные навыки усовершенствовать. Будучи взрослым школьником, а потом студентом, я занимался многими видами спорта, в том числе и плаванием. Я научился плавать разными стилями и даже выполнил норму второго мужского разряда по плаванию вольным стилем. И всегда с огромной благодарностью я вспоминаю наше самодельное озерцо, а по сути - большую лужу, располагавшееся рядом со стройдвором, и с полной уверенностью могу сказать, что любовь к плаванию и к воде вообще я приобрёл именно там.  

Лето я провёл опять в Фирюзе в пионерлагере, а затем начался второй год моей учёбы в школе. Прошли осень и зима, осталось учиться последнюю четверть и снова пришлось менять школу. Наша семья переехала на этот раз в центр города рядом с Русским базаром. По линии своего ведомства отец получил двухкомнатную квартиру в новом доме барачного типа. В нашей семье уже насчитывалось трое взрослых и трое детей, так что увеличение жилой площади было совсем нелишне. Вход в квартиру был снаружи через веранду. Первая комната служила спальней для родителей и одновременно кухней. Там же стояла люлька с нашим младшим братом Володей. Во второй комнате располагались мы с Лёвкой и бабушка. По сравнению с большинством ашхабадцев, по-прежнему ютившихся в самодельных домах-времянках, наши условия жизни можно было считать прекрасными. Хотя были и такие, кто селился в быстросборные деревянные щитовые дома, рассчитанные на одну или две семьи, с отдельными двориками и приусадебными участками. Эти дома в порядке помощи пострадавшему городу поступили в большом количестве из Сибири. Но о вселении в такой дом мы и не мечтали, они, по-видимому, доставались начальству более высокого уровня, чем мой отец.

                                                                                                   

И дома барачного типа, и щитовые домики, и восьмиквартирные каркасные двухэтажные дома росли в городе как грибы. Но всё равно жилья в городе катастрофически не хватало. По-прежнему большинство горожан ютилось во времянках. В жаркие летние дни находиться в тесных маленьких времянках было невозможно, поэтому многие ашхабадцы в это время года обустраивали свою жизнь прямо под открытым небом. В тени деревьев выставляли столы, скамейки, кровати. Здесь же готовили еду на керосинках и керогазах, здесь же ели и здесь же спали. По вечерам свободная площадка дворика поливалась, начисто выметалась, и в наступившей вечерней прохладе собирались соседи побалагурить и просто отвести душу. Сам собою возник какой-то особый ашхабадский стиль жизни, доверительный, сочувственный, человечный, который очень сближал людей, и они становились друг другу добрыми знакомыми и друзьями. Когда я с мамой шёл в магазин или на базар, я поражался огромному числу здоровающихся с ней людей.

Учиться теперь я стал в мужской школе под номером девятнадцать, расположенной рядом с Текинским базаром, в пятнадцати минутах ходьбы от моего нового дома. Здание школы было новое, только что выстроенное, с толстыми капитальными стенами и высокими потолками. Эта школа была знаменита своими спортивными традициями, особенно баскетболом.

Баскетбольную секцию здесь вела невысокая, сутуловатая горбоносая женщина, сама учитель истории, по имени Флора Наумовна Гителис. Флора, как за глаза её повсюду называли, была знакома практически всем мальчишкам города, она была достопримечательностью, неотъемлемой частью города. Несмотря на, прямо скажем, неподходящую для этого вида спорта внешность, о баскетболе она знала всё, он был для неё и любимым занятием, и страстью. Она тренировала не только школьную команду, но и юношескую в Детской спортшколе, и сборную мужскую республики, и молодежную женскую. Она судила все баскетбольные соревнования, школьные, городские, республиканские и делала это профессионально, грамотно, решительно.

Конечно, придя в новую школу всего лишь во второй класс, ничего этого я знать не мог, но сразу же обратил внимание на женщину со свистком во рту, руководившую игрой в баскетбол на школьном дворе. Много позже я тоже буду играть в сборной команде Туркмении по баскетболу под её руководством и даже участвовать во всесоюзной спартакиаде, проходившей в Москве в 1959 году. Она была не просто тренером, но, прежде всего, воспитателем. На выездах в другие города она водила своих ребят по музеям и театрам, сама много знала и с удовольствием делилась знаниями. Известнейшие в спортивных кругах тренеры по баскетболу крупнейших клубов страны, таких как ЦСКА, Динамо, Жальгирис поддерживали с ней дружеские отношения. А однажды сборная команда Союза, выигравшая чемпионат мира по баскетболу, приехала по её приглашению в Ашхабад провести несколько товарищеских матчей с её ребятами. И вполне естественно, вспоминая свою девятнадцатую школу города Ашхабада, я не мог не вспомнить о таком замечательном человеке, как Флора Наумовна Гителис.

Но вернёмся на десять лет назад. Ашхабад тогда представлял громадную строительную площадку. Пожалуй, самым первым общественным зданием и по-настоящему крупным объектом был строящийся Туркменский театр оперы и балета. Он срочно был нужен, чтобы собрать общественность республики в большом красивом зале для встречи с приезжающим из Москвы Членом Политбюро ЦК КПСС Андреем Андреевичем Андреевым, которого республика выдвигала на выборы в качестве своего кандидата в депутаты Верховного Совета СССР.

Строили театр вместо разрушенного на его старом месте возле Русского базара. Строили заключённые, поэтому вся территория была огорожена колючей проволокой, а снаружи - забором из досок, по углам установлены вышки с часовыми. Строили быстро, круглые сутки. Начальником стройки был мой отец. Он находился там практически безвылазно, дневал и ночевал, так что в этот период мы его видели урывками, хотя жили мы рядом, через дорогу от строящегося театра, внутри квартала между улицами Энгельса и Мопра. Всё строительство протекало прямо на наших глазах.

Однажды отец пришёл домой очень радостный и довольный,  сообщил, что стройка почти завершена, остались незначительные доделочные работы. Скоро привезут резные дубовые двери, мебель, люстру, а самое главное - за успешную работу досрочно освободят почти всех заключённых. Большинство из них осуждены по политическим статьям, и среди них, как оказалось, есть много прекрасных специалистов. Отец выявлял этих людей и с удовольствием с ними работал. У меня на слуху постоянно звучали самые разные фамилии: сантехников, плиточников,  штукатуров, скульпторов, инженеров, о которых отец с восхищением отзывался. Многие из них, освободившись, потом работали с ним на других стройках, оставшись жить в Ашхабаде. А некоторые сами становились руководителями строительных подразделений в других ведомствах. Один из таких бывших заключённых, о ком отец очень высоко отзывался, через некоторое время стал заместителем министра строительства Туркмении. С его дочерью уже в зрелом возрасте я познакомился, и мы стали хорошими друзьями. Сейчас она живёт в Израиле, я - в Германии, а наши отцы похоронены в туркменской земле, где оба они плодотворно и с удовольствием трудились и, надо полагать, провели самые счастливые годы своей жизни.

Русский драмматический театр им. Пушкина -

небольшой, уютный  и никогда не пустовавший зал.

Сейчас снесен в соответствии с планом   перестройки города

Впоследствии отец руководил многими стройками. Он построил ещё один театр – Русский драматический им. Пушкина, большой комплекс зданий ЦК партии, пограничный госпиталь, детский интернат, комплекс зданий Министерства внутренних дел, Управление пограничных войск  и  комплекс зданий КГБ на проспекте Свободы, областное, городское и республиканское отделения милиции на ул. Житникова, и, самое главное, огромное количество жилья. Но очень уж дорог был ему Оперный театр. Он и в самом деле получился на славу. После того, как убрали колючее ограждение, вышки и сняли охрану, и уже завершали отделочные работы, отец повёл меня в театр на экскурсию.

Зал был небольшой и, как потом выяснилось, с прекрасной акустикой. Здесь было всё, что полагалось такому театру – партер, бельэтаж, ложи, балконы.  Мебель отделана красным бархатом, по бокам красивые светильники-бра, а в центре – громадная сияющая люстра. Я был в восторге от увиденного и очень горд за отца. К нему подходили, что-то спрашивали, он на ходу отвечал, кому-то давал распоряжения, а на лице его было видно неподдельное удовлетворение от хорошо сделанной работы.

- Ну что, Мишка, нравится? – спросил он меня, улыбаясь.

- Да, папа, – только и смог ответить ему я, задыхаясь от восторга, великолепия и блеска окружающей обстановки.

Долгие годы после землетрясения этот театр служил для проведения парадных мероприятий правительства республики. Но более важным было то, что он стал настоящим центром высокой культуры. Вскоре сюда приехали жить и работать очень неплохие певцы и танцовщики – солисты театра, затем появилась и собственная талантливая молодежь, обученная в ВУЗах Москвы и Ленинграда. Вначале театр ставил известные классические произведения, многие из которых я посмотрел ещё тогда, в далёком детстве. А потом появились чисто туркменские оперы, национальная туркменская классика, что было несколько необычно, ново, но позволяло вовлечь в музыкальную культуру широкие слои местного населения.

Сюда приезжали на гастроли солисты всех ведущих оперных театров Союза и даже западные мировые знаменитости, и тогда местные театралы буквально атаковали театр. Оказалось, что в Ашхабаде живёт довольно многочисленная публика, любящая классическую музыку и хорошо разбирающаяся в ней. Как-то мне пришлось в больнице лежать в одной палате с Главным дирижером симфонического оркестра Туркменского театра Оперы и Балета, он проработал на этом посту 28 лет. С каким восторгом он рассказывал мне об ашхабадской публике, гастролях в других республиках и других странах, о встречах с мировыми звёздами! К сожалению, он вскоре умер, и мы не смогли продолжить установившиеся между нами добрые отношения. Это он, когда моей дочери было только лишь шесть лет, прослушал и рекомендовал её директору музыкальной школы, определив у неё отличные музыкальные способности. Но одних способностей, как известно, не достаточно, необходимо их развивать, много трудиться, и только тогда может быть успех. Музыке дочь училась, но продолжать карьеру музыканта не стала.

Как-то примерно в конце 60-х годов в Ашхабаде проходили дни Российской культуры. Приехали известные киноартисты, режиссёры, писатели, эстрадные артисты, оперные и балетные труппы Московского Большого и Ленинградского Мариинского театров. Билеты все были заранее проданы, а желающих попасть на спектакли и встречи не убавлялось. Приехал и Большой ленинградский симфонический оркестр, очень популярный за рубежом и мало гастролирующий внутри страны. Устроители, предполагая, что слишком уж специфический слушатель должен быть у оркестра, запланировали только один концерт. Но каково было их удивление, когда самый большой в городе киноконцертный зал „Мир“ оказался переполненным, и жители Ашхабада затем буквально потребовали и добились-таки проведения, как минимум, ещё двух концертов симфонической музыки. Я тоже с моими родителями был на этих концертах и хорошо помню ажиотаж вокруг них. Я убеждён, что в воспитании тонких и взыскательных вкусов ашхабадской публики огромную роль, как центр искусства и культуры, сыграл построенный моим отцом вскоре после землетрясения Туркменский  театр Оперы и Балета и, конечно же, люди, работавшие в нём, кстати, за очень невысокую зарплату.

Туркменский

государственный театр

Оперы и Балета.

В настоящее время

снесен.

К сожалению, сейчас, в наши дни, этого театра уже нет, как нет моего отца, а также многих, кто творил и блистал в нём.  Театр снесли в соответствии с новыми планами развития и застройки столицы, в угоду расширению торговой площади городского базара.

Снесли и Русский драматический театр им. Пушкина, тоже когда-то выстроенный моим отцом. Возможно, эти решения верны, продиктованы духом времени. Сегодня столице молодого развивающегося государства нужна другая архитектура, другие, более вместительные и более помпезные парадные залы, а населению – более просторная базарная площадь и большее число магазинов.

Но даже если всё это так, то никто не сможет меня убедить, что всему этому, безусловно, полезному и необходимому, должно быть принесено в жертву ИСКУССТВО. Здесь, в Германии у меня перед глазами стоят совершенно иные примеры: не уничтожения, а сохранения старого облика городов,  тесно соседствующего с современной железобетонно-стеклянной архитектурой. Что же касается моего отца и его поколения, вложивших в историю города Ашхабада, как минимум, душу и большую часть своей жизни, то вполне можно о них сказать известной фразой:

- Мавр сделал своё дело, мавр может удалиться.