В декабре 1910 года в Верном происходил областной съезд служащих разных учреждений Семиреченской области.
Должен был приехать в нашу «столицу» из своего захолустного Копала и я. Ничего интересного съезд не представлял, но мне с этой поездкой все-таки посчастливилось: я оказался очевидцем знаменитого верненского землетрясения 21 декабря 1910 года (3 января 1911 года по новому стилю). Вернее — 22 декабря 1910 г. (4 января 1911 г.), так как оно произошло в 4 часа 35 минут в ночь с 21-го на 22 декабря 1910 г.
Хотя и принято говорить: «врет, как очевидец», но я постараюсь не оправдать этой поговорки и рассказать здесь все, что помню об этом грозном явлении природы, вполне точно.
21 декабря я лег спать очень поздно и едва успел заснуть, как увидел сон, что где-то около нашего дома по булыжной мостовой едет целая вереница тяжело нагруженных ломовых подвод, от которых стоит такой грохот, что трясется весь дом. У меня даже во сне мелькнула мысль, что теперь уже зима, лежит глубокий снег, наш дом стоит в саду, в середине большого квартала, да и никаких ломовых извозчиков и мостовых в Верном не существует и никакого шума слышно быть не может… С этой мыслью я проснулся и, услышав наяву тот же грохот, сразу сообразил, что это землетрясение. Впрочем, тут и соображать было нечего, так как тахта, на которой я спал, качалась, как палуба парохода, весь дом трещал и дрожал, а, вставая, чтобы одеться, я убедился что устоять на ногах невозможно, не опираясь о печку или стену, которые, впрочем, тоже не стояли как обычно. Сотрясение почвы все ещё продолжалось, и едва я успел совсем одеться, как оно кончилось. Когда оно началось, я не знаю, но во всяком случае у нас в доме все уже успели вскочить и кое-как одеться и ко мне в запертую дверь отчаянно стучали, опасаясь за мою жизнь: боялись, не придавило ли меня упавшей печкой.
Впоследствии точно выяснилась продолжительность толчка: он длился без перерыва 5 минут. Это был вовсе не толчок и даже не несколько следующих один за другим толчков, как это обычно бывает при землетрясениях. Здесь было именно в самом, буквальном смысле землетрясение: непрерывное пятиминутное сотрясение земной коры, совершенно такое, каким бывает сотрясение сита, когда хозяйки сеют муку: вверх, вниз, в стороны. Сила сотрясения при этом была настолько велика, что на поверхности земли образовывались не только большие трещины, но огромные глыбы земли в десятки кубических метров поднимались, опускались, перевертывались набок, образуя что-то вроде вспаханного грандиозным плугом поля. Неудивительно, что устоять на ногах при этом было невозможно. Правда, в самом городе таких сильных разрушений поверхности земной коры не было, они захватили только окраину, так называемые «клеверные участки», но трещины в земле и множество разрушенных зданий были и в городе. Одна из трещин пришлась посередине дерева и разорвала его пополам. Разрушенными зданиями и упавшими печами было убито в городе свыше 50 человек. Цифра очень небольшая и даже ничтожная по сравнению с числом людей, погибших при разных других известных землетрясениях. Но в действительности и она велика, и если бы в Верном были такие условия, как в Мессине или Лиссабоне, то цифру эту пришлось бы увеличить в сотни раз. Ведь Верный уже однажды (в 1887 году) был разрушен сильным землетрясением, и с тех пор там принимались особые меры, чтобы оградить город на будущее время. Каменные дома совершенно не строились, и их во всем городе было наперечет несколько штук, низеньких, одноэтажных. Деревянные дома тоже строились невысокие, и больше чем в два этажа строить не разрешалось. Да и двухэтажных было очень немного, притом с такими низкими этажами, что эти дома мало отличались от одноэтажного в каком-нибудь большом городе. Кроме того, очень многие дома по углам, где соединяются бревна, были еще прошиты толстыми железными прутьями сверху донизу, а печи прикованы к стенам железными полосами. Все эти меры спасли город и жителей. Если бы Верный в 1910 году был двух-трехэтажным каменным, как в 1887 году, в нем, вероятно, не осталось бы в живых почти никого, настолько мощно было сотрясение почвы. Ни один большой каменный дом его выдержать, конечно, не мог бы и рассыпался бы по кирпичам в первые моменты. А так как землетрясение произошло в 4 часа 35 минут утра, когда зимой еще все спят, никто бы не успел выскочить.
Замечательно, что оба верненских землетрясения произошли буквально в одну и ту же минуту: 4 часа 35 минут утра. Но первое было в мае, и в очень рано встававшем Верном это было для многих уже действительно утро, а в декабре это даже и здесь для всех ночь. Кроме погибших под развалинами домов, главным образом глинобитных, многие умерли потом от простуды. Ночью было 20 градусов мороза, и более нервные люди в панике выскакивали из постели на улицу в одних рубашках и ждали там, пока земля успокоится. Воспаление легких унесло на тот свет многих из них, у других тяжело пострадала нервная система, и они в состоянии почти полного сумасшествия бросали все и бежали из Верного. А один мой знакомый инженер впал даже в буйное помешательство, был заключен в сумасшедший дом и там вскоре умер.
Но и из поселившихся где-нибудь в надежном городе беглецов некоторые в течение многих месяцев целыми часами молча просиживали над самодельными сейсмографами — налитым до самых краев блюдечком и смотрели, не прольется ли вода… Впрочем, большинство из них (кто через год, кто через два) все-таки вернулось на родное пепелище. Но потом уже малейший толчок, а они тогда в Верном были довольно обычны, приводил их в панику.
После первого главного сотрясения все утихло, и все решили, что это уже конец, как часто бывает при землетрясении. Наш дом был построен после землетрясения 1887 года очень тщательно и со всеми предосторожностями, не были даже оштукатурены потолки. В нем не произошло никаких разрушений, и я вполне спокойно улегся продолжать прерванный сон. Но оказалось, что все ошиблись и что это был еще далеко не конец, а только начало, хотя и самое страшное. Через некоторое время раздался второй толчок, а потом с довольно значительными промежутками в это же утро еще два. Толчки были хотя и значительно слабее первого и короткие, но достаточно сильные, чтобы продолжать начатые главным толчком разрушения. От этих толчков развалилось еще очень много домов, первоначально только поврежденных, но новых человеческих жертв не было, так как заходить в поврежденные постройки люди все-таки опасались.
Эти новые толчки показали, что землетрясение вовсе не кончилось и неизвестно, когда кончится, и ни о каком успокоении, очевидно, и думать нечего. И действительно, весь этот день и все последующие раздавались все новые и новые толчки, которых по моим записям бывало по пяти-шести в течение дня. Притом, я записывал только более сильные и на маленькие уже внимания не обращал: их было слишком много ежедневно, иногда десятки.
Однако всему должен прийти конец, и мало-помалу толчки становились реже и делались все более и более слабыми… Люди начали понемногу успокаиваться. Теперь, казалось, уже было ясно, что нарушенное равновесие в земной коре наконец восстановилось.
Встречали новый 1911 год в самой необычайной обстановке: в поврежденных домах с упавшими или рассыпавшимися печами, которые некому было чинить, так как печники не могли справиться в несколько дней с ремонтом целого города; с обвалившейся штукатуркой, разбитыми стеклами в окнах, заклеенных бумагой или заделанных фанерой… Жильцы наиболее пострадавших домов или люди наиболее трусливые жили теперь даже в юртах, наспех привезенных и расставленных во дворах. Даже главное начальство края — губернатор — переселился с семьей в юрту: губернаторский дом пострадал очень сильно, и жить в нем было невозможно.
Но все-таки Новый год встречали довольно спокойно, так как особенно сильных толчков не было уже несколько дней, а к маленьким многие успели привыкнуть и перестали обращать на них внимание. У всех явилась наконец полная уверенность, что с землетрясением покончено. И каждый поздравлял другого с Новым годом, желая ему никогда больше не испытывать того, что всем пришлось пережить, желал скорее привести в порядок квартиру, перебраться из холодных юрт в более культурное помещение и зажить опять нормальной жизнью. Никто из поздравлявших и не подозревал, как далеки от предстоящей действительности все эти пожелания и как близок момент, когда о них придется забыть еще надолго…
Днем 1 января, по тогдашнему обычаю, служащие всех учреждений Верного начали собираться в Военное Собрание, чтобы в 12 часов дня официально, с бокалом шампанского поздравить друг друга и начальника области — губернатора — с Новым годом. Все было проделано чин чином, как полагалось, и начались обычные разговоры, вращавшиеся, конечно, исключительно на землетрясении и на том, что, так как оно, слава богу, кончилось, то пора думать о восстановлении нормальной жизни в городе. Рассказывали друг другу, как каждый перенес бедствие, что ему удалось наблюдать при этом интересного и т. д… И вдруг большое здание Военного Собрания (теперь Дом офицера) дрогнуло и с зловещим скрипом и треском закачалось, как на волнах… Надо было видеть, как мгновенно водворилась мертвая тишина, и как вся эта масса людей, перепуганная, с бледными лицами, бросилась к выходным дверям! Качание здания скоро прекратилось, и в вестибюле все опомнились, устыдились и стали делать вид, что нисколько не торопятся одеваться и что только общая паника заставила их так быстро исчезнуть из зала. Но я уверен, что в душе каждый думал: «а вдруг, черт возьми, опять, да еще почище!?»
Уже этот толчок подействовал на всех удручающе и вызвал опять подавленное настроение, так как уничтожил уверенность в конце. Начавший было исчезать инстинктивный страх перед таинственной стихией возвратился с новой силой тем более, что теперь и уцелевшие дома получили новые повреждения и становились все менее и менее надежной защитой. Да и сама земля, изрезанная трещинами, еще больше перестала быть в глазах верненцев той верной опорой, на которую мы привыкли так надеяться.
Но оказалось, что и это еще не все. Вечером я был в гостях у своего сослуживца, горного инженера Корнеева. У него на столе стоял маленький, упрощенного устройства сейсмограф. Мы мирно беседовали, даже забыв об утреннем толчке, как вдруг ровно в 11 часов вечера громко зазвонил висячий дверной колокольчик у парадной двери и одновременно зазвенел звонок сейсмографа. Весь дом качался и трещал, стулья, на которых мы сидели, сдвинулись с места… Словом, толчок был хотя и короткий, но очень сильный. Тревожась за семью, я поспешил домой и в пути был свидетелем следующего толчка в 11 часов 15 минут. Этот, тоже очень сильный толчок я мог даже наблюдать. Ночь была ясная, без облачка, ярко светила полная луна, и благодаря снегу было особенно светло. По пути домой я вдруг услышал сильный пул, быстро приближавшийся с юго-юго-запада. Я остановился, чтобы лучше проследить толчок. Когда волна, сопровождавшаяся все усиливавшимся гулом, приблизилась, но еще не дошла до меня, я вдруг увидел, что все деревья, росшие вдоль Интернациональной улицы, при полном штиле наклонились и сильно закачались, как при внезапном порыве сильного ветра. Ночевавшие на деревьях вороны и галки с криками сорвались и в испуге начали носиться взад и вперед. В следующее мгновение волна колебания почвы дошла до меня, но я заранее нарочно стал покрепче и устоял на ногах без труда. Затем волна с тем же сильным гулом прошла через открытую площадь, где теперь сосновый парк, и унеслась вниз в станицу.
Придя домой, я застал там полный переполох: выносились тюфяки, полушки, одеяла, шубы, пальто, и все это размещалось в санях и экипажах, в которых все должны были провести ночь, так как оставаться даже в нашем надежном доме теперь боялись. До сих пор мы спокойно спали в комнатах, но эти неожиданные новые толчки настолько всех напугали, что решено было последовать общему примеру и ночевать под открытым небом. Не очень это была приятная ночевка, так как морозы все еще продолжали держаться на 15—20 градусах. Впрочем, эта первая ночь, проведенная нами на воздухе, была и единственной, и уже на следующую мы вернулись в комнаты.
Но на большинство жителей эти новогодние толчки действовали чуть ли не сильнее, чем первый. Тот ударил по здоровым нервам, а эти были встречены уже людьми с больной нервной системой. Кроме того, благодаря временному затишью, люди успели увериться, что больше бояться нечего, а теперь оказалось, что эта уверенность ничего не стоит. Вместо нее появилось чувство полной безнадежности. Тем более что двумя вечерними толчками был опять разрушен ряд домов и погиб кое-кто из людей, уже вполне успокоившихся и вернувшихся в свои поврежденные жилища. И именно после 1 января началось особенно усиленное бегство из города.
Решила вернуться в Копал и моя жена, только в эту зиму переселившаяся с детьми в Верный. Ее нервная система настолько расшаталась, что она не могла больше переносить постоянных ежедневных толчков, которые все продолжались и продолжались. Я упоминаю здесь об этом только потому, что тут мне пришлось наблюдать замечательное свойство человеческих нервов. Едва мы приехали в Копал, где толчков в это время уже совсем не было, как я начал испытывать какое-то безотчетное, неприятное, тоскливое чувство неудовлетворенности, как будто мне чего — то не хватает, чего-то хочется, а чего — неизвестно. Вскоре я понял чего недостает: толчков. Оказалось, что моя нервная система настолько привыкла к постоянному возбуждению, что уже стала нуждаться в нем. Как привыкает организм к табаку, спирту, кокаину, так и мой организм привык к толчкам, и без них ему некоторое время было как-то не по себе… Совершенно такое же чувство тоски и неудовлетворенности испытывала и моя жена, которая сама же бежала от этих самых толчков.
Землетрясение 1910 года произошло, собственно, не в самом Верном, а довольно далеко от него. В Верном это был как бы отголосок того, что было в главном очаге, долине реки Б. Кебень. О том что делалось там, мне рассказал мой сослуживец В. В. Гурин, во время служебной поездки случайно очутившийся в этот день как раз в Кебени. Он ночевал в избе лесного объездчика, построенной, что называется, на совесть из толстых бревен. В самом начале толчка, который там был ужасен, все бросились из избы, но немедленно были сбиты с ног и больше подняться уже не могли. Трясло настолько сильно, что рассказчик, сидя на снегу, совершенно инстинктивно схватился за землю, как на тряской дороге люди схватываются за сиденье, и так сидел, держась за нее обеими руками до самого конца толчка, настолько сильно его швыряло и подбрасывало, даже сидящего. Когда сотрясение земной коры кончилось, они увидели, что избы нет, а вместо нее валяются одни бревна, далеко раскиданные в разные стороны. Самовар же был найден утром в 30 шагах от дома, куда его откатило почти непрерывное там сотрясение почвы.
Теперь уже не могу вспомнить всех интересных и иногда совершенно непонятных случаев в момент первого толчка, о которых тогда много говорилось в городе. Припоминаю только два, точно проверенные. В одном доме со стола упала на пол высокая, большая лампа со стеклянным резервуаром и таким же колпаком. Лампа эта была найдена на полу в двух шагах от стола, куда ее откатило толчками, и при этом не только резервуар и стекло, но даже абажур у нее оказались целехонькими. Как они могли не разбиться при падении лампы со стола — непостижимо. Должно быть, пол в это мгновение сделал какое-то движение, которое парализовало силу удара от падения. В другом случае на верхней полке шкафа рядом с книгами стояла большая пачка наклеенных на картон фотографических снимков, на второй и на нижней были книги. От толчка дверцы шкафа распахнулись, и большая часть содержимого вылетела на пол. Но часть фотографий удивительным образом переместилась с верхней полки на самую нижнюю. Очевидно, сотрясение было такое сложное, что карточки получили какой-то особенный круговой толчок, благодаря которому при падении описали в воздухе дугу и, будучи выброшены с верхней полки, завернули на нижнюю.
Не могу не рассказать также о странном факте, обратившем на себя общее внимание и долго потом служившем темой оживленных разговоров. Как я уже упомянул, я приехал в Верный на съезд. На этом съезде, кроме закрытых, чисто деловых заседаний, по некоторым наиболее интересным вопросам делались доклады, на них могли присутствовать все желающие. В то время, да еще и долго после того, в Семиречье лесным ревизором, т. е. начальником лесного управления, был старик Э. О. Баум. Это был настоящий фанатик леса, дрожавший над каждым деревом так, как будто он сам его сажал и ухаживал за ним.
И для него всегда было ножом острым то, что после землетрясения 1887 года в Верном были запрещены постройки каменных зданий, и что ему воле-неволей приходилось давать разрешение на рубку деревьев. И вот он решил воспользоваться съездом и, неизвестно уже в который раз, снова выступил в защиту леса. Баум был известен в Верном как прекрасный оратор, и на его публичный доклад собралось много народу. Величественный, седой, почтенный старик появился на трибуне и громким голосом произнес горячую громовую речь на тему о том, что в Семиречье леса имеют водоохранное значение, что здесь надо дорожить каждым деревом и что смешно и глупо из-за какого-то нелепого страха перед воображаемым землетрясением разорять край истреблением леса, последствием чего будут засуха и неурожай. Последнее землетрясение, говорил он, было 23 года назад, и только неуравновешенные люди могут до сих пор дрожать и думать, что если в Верном однажды было землетрясение, то оно непременно будет и опять. Тут он привел примеры известных в истории землетрясений, которые не повторялись сто лет и больше, и закончил пламенным воззванием к здравому смыслу присутствующих и призывом к властям отменить наконец запрещение в Верном каменных построек и стать на защиту гибнущего леса.
Великолепно построенная и так же произнесенная речь Баума произвела прямо фурор. Ему была устроена овация, и можно было ручаться, что его призыв будет услышан.
Но… речь эта была произнесена днем 21 декабря, и в эту же ночь разразилось землетрясение, оставившее далеко за собой даже катастрофу 1887 года! Сам Баум едва не погиб, так как, выскочив в одном белье на мороз, схватил жестокое воспаление легких.
Это поразительное совпадение прямо ошеломило не только присутствовавших на докладе, но и всех верненцев, так как в день доклада содержание его было темой оживленных бесед всюду в городе.
В заключение о землетрясении расскажу один трагикомический случай с двумя моими сослуживцами, имен которых, пожалуй, лучше не называть. Они возвращались вдвоем из клуба после усердного возлияния Бахусу, заботливо помогая друг другу. Когда они дошли до квартиры одного из них, последний предложил товарищу остаться ночевать у него, чтобы не тащиться на окраину, где так легко заблудиться одному. Как хороший хозяин, он предоставил гостю свою кровать, а сам лег на полу. Но вот вскоре после того как они оба заснули, разразилось землетрясение. Несмотря на опьянение, они проснулись; гость, сразу протрезвившись, понял в чем дело, соскочил с кровати, выбежал на улицу и вдруг услышал дикие крики, доносившиеся из квартиры. Вопли все усиливались, а между тем хозяин не появлялся. Не понимая в чем дело, гость во время толчка все-таки не решался войти в дом и только все кричал приятелю, чтобы тот выбегал на улицу. Наконец землетрясение прекратилось, гость, пересилив страх, зашел в дом, зажег спичку и увидел, что хозяин с безумным видом сидит на полу и продолжает дико вопить. Только при свете торопливо зажигаемых товарищем спичек он в конце концов пришел в себя и замолчал. Что же случилось? Проснувшись от толчка и догадавшись, что это землетрясение, он тоже хотел бежать, но оказалось, что как он ни пытался спустить с воображаемой кровати ноги, чтобы бежать, у кровати нигде нет края… В ужасе бедняга метался то туда, то сюда, но так нигде и не мог нащупать края кровати и добраться до «пола». Это так его поразило, что он пришел в панический ужас: знал, что необходимо бежать, и бежать невозможно! Что под ним пол, а не кровать, и что ему надо подниматься кверху, а не опускаться вниз, он абсолютно забыл и понял это только после того, как зажгли свет…
Источник: https://www.activestudy.info/vernenskoe-zemletryasenie-iz-vospominanij-naturalista/ © Зооинженерный факультет МСХА
